Скоро в нашем оперном «Кармен», бессмертный хит, опера, которую Майя Плисецкая считала лучшей на свете. Оркестр рассыпался на лучики мелодий… Инструменты тихо себе и нам всю оперу кусочками пересказывают. Стоишь, ждешь встречи в фойе — и будто видишь… Вот так поет Хозе, это залихватский излюбленный мотив Эскамильо, а это такты увертюры, дерзкой, захватывающей. Она выходит навстречу. Кармен. Дива. Звезда. Золотистая косичка, платьице до колена, шлепающие тапочки со стразами. Певица Елена Максимова, меццо-сопрано с международной карьерой. Ни косметики, ни снобизма. Кто-то в лифте говорит ей «суперстар». Она отмахивается: «Да ладно… Это Аня Нетребко — суперстар, она на самом деле потрясающая, всегда, я ее очень люблю!»
В тихой комнате оперного закулисья мы ведем разговор об опере, о жизни. Лена рассказывает, что завтра летит в Дрезден — там тоже Кармен: «Три спектакля я уже спела — и это последний…» Она показывает фото: девчонка в коротком платье, вызывающая, гордая, современная. Блондинка. Там, в Дрездене, совершенно нехристоматийная, необычная Кармен: «Они сказали: надо показывать все сильные стороны. Ноги, плечи. Таковы сегодня тенденции современной оперы».
— Чем будет удивлять ваша Кармен в Израиле?
— Пастановка Франко Дзеффирелли имеет свои особенности. Она предельно узнаваемая. Кармен такая, какой чаще всего ее представляют. Это и хорошо, и немного устарело.
— Черный парик и юбки колоколом?
— Да… Режиссер обновления на израильской сцене Гади Шехтер пытается все же соотнести современность, новую динамику и трактовку Дзеффиррелли. Но я попросила, чтобы мой парик не был радикально черным. Это старит, делает чопорной и строгой…
Елена Максимова пела Кармен много раз. На сценах серьезных мировых театров. И пела Марфу в «Хованщине» (этот шедевр Мусоргского, этот спектакль в Венской опере стал событием, о нем, о моей собеседнице в сложной и яркой партии современной раскольницы Марфы много писали критики). А еще Ольгу в «Евгении Онегине», Полину в «Пиковой даме», Дульсинею в «Дон Кихоте», Эболи в «Доне Карлосе», Джульетту в «Сказках Гофмана», Маргариту в «Осуждении Фауста», Федерику в «Луизе Миллер»…
Победы на вокальных конкурсах, выступления с лучшими мировыми дирижерами. Певица — это ее профессия, путь, ее суть. Все берет начало в детстве. В далекой Перми жила девочка. Беленькая, прелестная, пухленькая. Именно это ее свойство, то, что она была пышечкой, сыграло некоторую роль в судьбе. Хотя от судьбы не уйдешь, здесь и кроется ответ…
Бабушка сказала маме: «Отведи ее в танцевальный…». И мама Люда, взяв за ручку свою девочку, отправилась записывать ее в кружок. Но в танцевальном мест не оказалось. И Лене предложили начать заниматься в вокальной студии. Педагог ее послушала, проверила чувство ритма. И отправила к директору, попросив передать: «Скажите, что я ее беру». Директор тоже послушала — и взяла Лену к себе в класс.
У моей героини самой любимой детской игрой была игра в театр. С переодеванием и сложной драматургией. Был у нее и главный сольный номер — жалостная лирическая песня «Миленький ты мой, возьми меня с собой…». Шестилетняя солистка пела эту песню с душой и чувством.
Потом она училась в музыкальном училище, которое закончила как хоровой дирижер. Участвовала в девичьем вокальном ансамбле. Как и всякое детство, ее было разным, многоцветным, многозначным. Оно было тем ковшом небесной глыби, о котором писал Пастернак. Из которого черпались мудрость, терпение, чуткость. Природа музыки.
Мама и отчим на какое-то время уезжали из Перми в Крым, оставив Лену с бабушкой. Надеялись найти более успешную и более легкую жизнь. Построить дом. «Я скучала, чувствовала себя брошенной, преданной, видела маму редко…» — она говорит, и я вижу, как проступают в красивой уверенной примадонне черты девочки, вздыхавшей по теплому дому… Она много занималась, старалась заглушить тоску. Елена говорит: «Взрослеешь — и учишься понимать… ыть великодушной. Прощать».
Елене Максимовой везло с педагогами. Она всегда с теплом и любовью говорит о тех, кто делился знаниями, сердечным богатством. В московскую консерваторию она поступила с первой попытки. Занималась у Ларисы Александровны Никитиной. Потом пришла в труппу Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Познакомилась с чудесной Евгенией Михайловной Арефьевой, которая стала близким другом, советчиком.
— Она учила не только петь, лепить характер, образ. Она учила жизни. Кричала: «Дай мне мат, ну, выразись, наотмашь, резко, не бойся! Мне это нужно от тебя на сцене! Иначе чего-то не хватит! Важного не будет в образе! Давай, это необходимо!»
Легендарный и грозный Александр Титель, большой оперный режиссер, ее принял, а он далеко не всех пригревает в своем коллективе, ему не все ко двору.
— Я поначалу совсем маленькие партии пела. Даже миманс был, просто работа статиста. Была партия Мерседес, она будто на подступах к Кармен, эскиз Кармен. Титель меня строго воспитывал. Но и давал очень много — от своей души, горения, в понимании театра, музыки. Мы с ним из одной стаи. Кровь театральная у нас одна. Это было прекрасное, важное для меня время. Мы были семьей, трудной, как все семьи. Истинной театральной семьей. Например, репетировали «Летучую мышь». Работали много, взахлеб, потом шли в класс — пробовали, разговаривали. Потом шли опять в зал, зажигали свет — и опять работали. До часу ночи…Потом пешком я шла домой…
— Москва была трудным городом? Сложно было в ней обретать себя?
— Нет, мне было очень хорошо. Передо мной раскрывались все двери. Потом было ужасно тяжело уезжать…
— Москва. Юность. Свобода. В это время наверняка пришла любовь. Не сценическая, а реальная. Земная. Та, Леночка, что кружит голову и обещает счастье на всю жизнь…
— Да, было. Был такой человек, вокалист. Он из-за меня пошел в Станиславского и Немировича-Данченко. Он меня любил, очень ревновал. Это были долгие трудные отношения.
— Вы сохранили дружбу? Радуетесь успехам друг друга?
— Нет, мы не общаемся. Знаю, что он хорошо работает, живет в Питере, солист Мариинки, много занят в репертуаре, женат, есть дочь.
— «Не надо посылать писем в прошлое…»?
— Думаю — не надо.
— Вы по своему характеру Кармен?
— На сцене — вероятно.
— Оперный режиссер Дэвид Паунтни, который поставил недавно «Кармен» в Большом театре (в нашей опере тоже были его спектакли — и будут в новом сезоне!), сказал, что эта опера вовсе не про любовь. Она про то, что свобода, вот такая, безграничная, безоглядная, опасна…
— Любовь бывает разная. Здесь речь об особом варианте, особой природе любви. Любви, которая как неуправляемый огонь. История о всепоглощающей, губительной страсти. Это животная страсть, которая сметает все. Она несется, как поезд по рельсам. Не увернешься, не возьмешь себя в руки — размажет. Погубит. Такая страсть разрушит семью, карьеру, искалечит душу, и Кармен разрушает душу Хозе. Я сама в своей жизни была свидетельницей такого, я знаю, какую опасность, какое бедствие несет это чувство!
— Нечто подобное случилось с вами?
— Такое было с моей мамой. И я слышала плач, ночные крики, когда в этих трудных разговорах делили имущество, потом делили меня… Не дай Бог никому такое пережить!
— На ваш взгляд, нельзя дать любви захватить себя? Нельзя поддаться?
— Я думаю, что, если бы Кармен осталась жива, Эскамильо бы ее в дальнейшем все равно уничтожил, она бы оказалась на месте Хозе… Там в опере есть намеки на это, видно, как будут развиваться события. Все намечено. Выхода из этого круга нет!
— Об этом вы и хотите рассказать? Это вам кажется важным спеть и сыграть?
— Если хотя бы один человек задумается, услышит мое предостережение, воспримет его — я буду счастлива. Наверняка такое случается. Эта животная страсть. Со многими. Лично мне слышится в великой музыке Бизе, в новелле, рассказанной Мериме, именно предостережение. Пощечина, которая приводит в чувства. Возвращает способность нормально мыслить. «Люди, возьмите себя в руки, — словно говорит эта опера. — Не идите наперерез несущемуся поезду — сшибет».
— Зависть, обиды, чужое тщеславие, болезненные амбиции — вам все это мешает в театре, в творческой жизни?
— Это не может совсем не мешать. Театр — сложный организм. Но это мой организм. Я же говорю: всё, как в семье. И дороже ничего нет.
— Что скажете о самой себе? Какая она, Елена Максимова?
— Упрямая. Но мягкая.
— Вы получали премии на престижных международных конкурсах. Как складывались ваши отношения с такими дивами, как Елена Образцова, Ирина Архипова?
— Никак. Они меня не любили. Даже когда Ирина Константиновна вручала мне премию, она долго медлила, долго ее держала в руках, а потом сказала: «И ты, наконец-то, выбросишь это ужасное платье на помойку…»
— Что это было за платье?
— Мама мне сшила. Нормальное платье. Но Архиповой не понравилось.
— Ваша мама дизайнер одежды?
— Она очень талантливая. Сильная. Могла бы многого в жизни добиться. Чтобы выжить, должна была получить специальность, начать зарабатывать деньги. Сначала была швеей. Потом у нее было свое дело, сотрудники. Но я понимаю Архипову. И она, и Образцова — целые миры. Им, каждой из них, нелегко было принять принять новое меццо, невозможно было его полюбить…
— Леночка, ваш муж русского не знает?
— Как это не знает? Еще как знает! Мой Тэдди из особенной еврейской семьи. Это семья с большой историей, которая вся связана с судьбой и историей еврейского народа. Его предки немного жили и здесь, в Палестине. И потому ему было трудно решиться на то, чтобы жить в Вене. Тени трагедий семьи витали, тревожили…
Но работа складывается так, что мы живем и в Цюрихе, и в Вене. Он — оперный агент.
— И ваш тоже?
— Нет, у меня другой агент.
— Как вы познакомились с Тэдди?
— О, все началось мистически. Здесь. У Стены Плача. Я пела в 2010 году в концертном варианте «Риголетто». Маддалену. Дирижировал Зубин Мета. И мы поехали на экскурсию к Стене Плача. Все писали записки. И я написала. Попросила мужа-еврея. А потом пела в Амстердаме. У нас была хорошая компания. И Тэдди тоже был. Мы познакомились. Переписывались. Так все и произошло. И я всегда благодарю за него небо. Вот и сегодня сказала: «Тэддичка, как хорошо, что ты у меня есть! Ты — мое солнце! Опора. Счастье».
Мы еще говорим с Еленой Максимовой об опере, о том, что она любит (назло всем «ловцам модных душ»!) блестки на одежде, обуви, сумках. Любит борщ. Японскую кухню. «В магазине одежды покупаю то, что мне нравится. «Тренды» — не диктатура». И еще говорим о том, что не всегда нужна самая дорогая косметика. «Цена — не показатель».
Театр шумит. Идут репетиции. Скоро мы услышим Елену Максимову в партии Кармен. А я желаю ей счастья, света, умных и понимающих зрителей, слушателей. Пусть ее голос всегда завораживает. Удачи, моя Кармен!
Читайте также:
Венская опера — роскошная и несчастная
Минская бурлеска: от «Кармен» до «Анюты»
Кличко хочет стать мэром Киева больше, чем однажды
