Впрочем тогда, в суровом декабре 46-го, когда в отличие от нынешнего, стояли отменные морозы, главный герой событий — руководитель Лаборатории №2 будущий легендарный академик Игорь Курчатов — о дальнем будущем не задумывался, так как перед ним стояла вполне конкретная задача: пуск первого атомного реактора. И сделать надо было это как можно быстрее, так как от этого зависела судьба всего Атомного проекта СССР.
А дела шли из рук вон плохо. Сначала Сталин поручил возглавить атомные дела В. М. Молотову. Информация шла из-за рубежа, а потому и кураторство «над атомом» должно быть «иностранным», в чём лучше всего разбирался как раз Молотов.
Однако у верного соратника вождя не было опыта административной и хозяйственной работы, да и промышленность он знал плохо. Он считал, новое поручение «делом второстепенным», а потому просьбы Курчатова чаще всего не выполнялись. Плохо было со строительством в Лаборатории №2, и с оборудованием.
Ещё в 1942 году Бруно Понтекорво сообщил в Москву: «Итальянский мореплаватель достиг Нового Света».
Этой фразой молодой итальянский учёный сообщил, что Энрико Ферми пустил атомный реактор под трибунами Чикагского стадиона.
Четыре года минуло с той поры — это был реальный срок нашего отставания от американцев.
В декабре 44-го года Сталин поручил Берии, который регулярно информировал о состоянии атомных дел в США — доклады от разведчиков приходили всё чаще, возглавить Атомный проект. И Лаврентий Павлович взялся за новое для себя дело решительно, жёстко, с присущим ему размахом. Порядок был наведён буквально в течение нескольких дней. Теперь уже категорически запрещалось отключать Лабораторию №2 от электроснабжения (раньше это случалось часто), строители начали перевыполнять свои планы, каждая задержка с поставкой оборудования и приборов рассматривалась «у самого Берии». А это чаще всего приводило к довольно жёстким решениям: нет, не арест, но понижение в должности или снятие с работы были вполне реальными.
Кстати, аресты, конечно же, были, но в основном за несоблюдение режима, то есть разглашение того, что считалось «государственной тайной». А в Атомном проекте всё было секретным, исключений не существовало…
Берия атомный проект
Учёные сразу почувствовали жёсткую руку Берии. И теперь уже оправданий в задержке тех или иных их работ не существовало. Впрочем, они и сами понимали: медлить нельзя — ведь на Урале началось строительство промышленного реактора, хотя ещё и экспериментального не существовало.
Курчатов дни и ночи проводил в «Монтажных мастерских», где начиналась сборка реактора. Домик, выделенный Игорю Васильевичу под жильё, находился неподалеку — так что время тратить на поездку на работу и с работы не нужно было. Создавалось впечатление, что Курчатов работал круглосуточно, не зная ни сна, ни отдыха.
Нужен был только чистый уран, чистейший графит, идеальные формы блочков, которые один за другим укладывались в сетку реактора. Каждый элемент Курчатов проверял сам. Нет, не потому, что он не доверял своим сотрудникам — тут было иное чувство — чувство ответственности. Ведь даже малейшая погрешность могла обрушить весь эксперимент.
Первый слой был уложен в середине ноября. По расчётам нужно было около 70 слоёв, и тогда начнётся цепная реакция. Однако торопиться было нельзя, и проверка, тщательная и бескомпрессорная, шла постоянно. Укладывался слой за слоем, устанавливались аварийные стержни, приборы не выключались… После 50-го слоя сам Курчатов укладывал блочки.
Реакции не было.
Теперь уже Курчатов не уходил из зала ни на минуту.
Первые признаки начавшейся цепной реакции появились вечером 24 декабря. Шла укладка 61-го слоя…
Курчатов приказал всем покинуть здание. У реактора остался только он и те сотрудники, что укладывали блочки…
В середине дня 25 декабря, когда был уложен 62-й слой, реактор заработал устойчиво — равномерный, слившийся из отдельных дробинок в непрерывную атомную мелодию звук показался всем, и в первую очередь самому Игорю Васильевичу, великой симфонией науки, которой суждено теперь навсегда звучать в истории человечества.
Ох, как хотелось поделиться такой радостью с близкими!
Но никто из них ещё не только не знал, но и даже не догадывался об этом событии — ведь секретность была тотальной.
Легендарный министр Средмаша, руководивший атомным ведомством без малого 30 лет Ефим Павлович Славский вспоминал:
«Однажды звонит Курчатов:
— Приезжай, у нас очень интересные дела!
Это «пошёл» первый реактор, и Игорь Васильевич продемонстрировал, как идёт крупная реакция.
Потом говорит:
— Никому не говори!
Вместе доехали до ПГУ. Славский остался у себя в кабинете, а Курчатов побежал к Ванникову и Завенягину.
Вскоре они уехали, но меня с собой не взяли, хотя я был заместителем именно по реакторам.
Оказывается, они отправились на доклад к Берии, а тот сразу же позвонил Сталину, который тут же всех принял…
Вечером Курчатов предупредил меня:
— Никому ничего не говори! Никому никаких сведений…
Два месяца ни Ванников, ни Завенягин, ни Курчатов не проронили ни слова о реакторе в присутствии меня — оказывается, мне «не положено» было знать о том, что произошло…
Режим был страшный!»
9 января состоялась встреча в Кремле. Сталин поздравил учёных и руководителей Атомного проекта с успехом, сообщил, что подписано Постановление Совета Министров о премиях для всех участников работ по пуску первого реактора, пожелал дальнейших успехов в работе.
Больше с участниками Атомного проекта подобных совещаний не проводилось. Сталин полностью доверился Берии, и в основном с ним каждую неделю решал множество проблем — научных, технических, хозяйственных и всех иных, что возникали на пути становления и развития атомной отрасли страны.
«Из искры возгорится пламя» — эта, казалось бы, банальная истина начала воплощаться в реальность, поднимаясь над страной не только грибами ядерных взрывов, но и мощными корпусами атомных станций.
