Ад концлагеря так не вяжется с обликом человека, играющего Баха. Бах, этот великий немец, самим духом своим, самой сутью деяний отрицает колючую проволоку и унизительную, бесчеловечную мерзость бараков. За гимн человечности в аду полагается смерть. Баху — смерть. Смерть — любви. Свободе, достоинству, праву играть и слушать музыку — смерть. И Тадеуш, скрипач, исполнивший «Чакону», падает. Надзирательница Лиза торжествует. Палачи разбивают скрипку.
В Израильской опере — «Пассажирка» Мечислава Вайнберга. Режиссер — Дэвид Паунтни. Дирижер — Стивен Меркурио. Сценограф — Йохан Энгельс. Светопартитура Фабриса Кебура.
Польский еврей, утративший в пожаре войны семью, родину, беженец Мечислав (Моисей) Вайнберг в 1968 году в Москве написал оперу «Пассажирка». Дороги судьбы вели его после бегства из Польши через Минск, где он учился в консерватории у профессора Василия Золотарева, Ташкент, куда был эвакуирован, первые сочинения, начало дружбы с Шостаковичем, Бутырку, где его мучили на допросах. Были влюбленности (он был красивый, яркий), были два брака, симфонии, оперы, симфонические и камерные сочинения, знаменитый концерт для трубы, музыка к знаковому фильму «Летят журавли», и к «Последнему дюйму», и к милому, ужасно пасторальному мультику «Винни-Пух» (рэп «Куда идем мы с Пятачком…» — это оттуда), и к «Каникулам Бонифация»…
Оперу «Пассажирка» по предложению Дмитрия Шостаковича заказал композитору Большой театр, но тогда она не была поставлена. Причину сформулировали демагогически смутно: не понравился «абстрактный гуманизм». И материал, повесть-исповедь бывшей узницы Освенцима Зофьи Посмыш, и либреттиста, музыковеда и драматурга Александра Медведева тоже посоветовал Вайнбергу Шостакович.
После отказа Большого театра опера была молчаливым мифом, призраком, о котором говорили, но увидеть-услышать было негде. В 2006-м талантливый, мне кажется, недооцененный дирижер Вольф Горелик представил «Пассажирку» в Московском международном Доме музыки с певцами Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
В 2010-м произошла громкая зарубежная премьера: либреттист Александр Медведев много сделал, чтобы после своего долгого «нерождения» опера обрела сценическую жизнь на международном музыкальном фестивале в Брегенце. Режиссер Дэвид Паунтни, влюбленный в эту музыку, являющийся сегодня самым глубоким и верным ее сценическим интерпретатором, благоговейно и мощно рассказал в своем спектакле о том, что не может, не должно быть темой оперы. По сути, это абсолютно антиоперная история…
«Пассажирка» возникла на сценах театров Екатеринбурга, Москвы (в Новой опере она осуществилась благодаря инициативе Иосифа Кобзона), США, Германии, Польши. Люди разных стран глянули в бездну, в черный колодец.
…Сначала барабанная дробь, стрекот автоматов. В коротком музыкальном зачине — предчувствие. Предисловие, которое объемнее слов. И нам открывается белый бок роскошного корабля, и черный провал военного прошлого. Белоснежный лайнер, дамы и мужчины в белом — как на страницах гламурного журнала. А потом свет нашаривает фигуры заключенных. Оживляет тени.
Свет в этом спектакле — очень важный компонент. Идеально выстроенный, он дополняет и вочеловечивает. У него есть своя партия. Немецкий дипломат Вальтер (в этой роли немного комичного, трусоватого карьериста — датчанин, тенор Дэвид Данхольт) с супругой Лизой (ее партию и музыкально, и артистически безупречно исполнила американка Давида Каранос) плывет в Бразилию. Белый лайнер, море и покой. Идиллия нарушается появлением странной женщины. Глядя на нее, Лиза вспоминает то, что было во время войны, когда она была надзирательницей в Освенциме. Там она и встретилась с польской заключенной Мартой, которая так похожа на эту женщину…
Вальтер не понимает, почему так испугана жена. И она вынуждена рассказать ему о своем прошлом. Он в ужасе: это же крах, позор, скандал. Страшно не то, что она там была — страшно, что об этом узнают.
Лента памяти раскручивается. Освенцим. Вот Лиза, властная, горделивая, полная своей значимости, в военной форме, а вот капо, жалкая, похожая на чудовищную хромую ворону, подобострастная и злая, а вот Марта, ей двадцать, она добра, верит в лучшее, хочет дожить до освобождения.
Заключенные женского барака говорят на разных языках, они из разных стран, втиснуты в арестантские робы, но женственность и нежность неистребимы, человечность в людях убить нельзя. И женщины воркуют, плачут, подбадривают друг друга, пытаются скрасить Марте ее двадцатый день рождения в концлагерном аду.
В партии Марты венгерская певица меццо-сопрано Адриенн Микш. Выразительная, тонко чувствующая природу этой музыки, этого спектакля. Мужской хор, как хор античной трагедии, сверху, словно с ярусов особого театра, наблюдает за происходящим. Его музыкальная тема гармонична и строга. Хор поет на иврите.
Марта случайно встречается с женихом, Тадеушем (американский баритон Морган Смит). Их дуэт прекрасен, в нем жизнь, живая любовь, биение сердца, истинное тепло. Ноты и голоса светятся, как огоньки. Композитор все время помнит о том, что его польское детство, польская жизнь рядом. И об этом тоже рассказывает в своей музыке. Многие специалисты-музыковеды находят в музыкальном языке Вайнберга влияние Хиндемита, Шостаковича, Берга и еще кого-то, но все это домыслы, снобизм. Музыкальные вселенные не могут быть герметичны, и авторский стиль есть подчас сплав прежних чужих достижений и открытий.
В музыку Мечаслава Вайнберга надо вживаться, входить, как в высокую воду. Рассказывать о смерти, о концлагере почти невозможно нормальными средствами музыки, мелодиями. Здесь умирают и свет, и мелодичность. Композитор изобретает диссонансы, оркестровые «лестницы», по которым слушатели взбираются со сбитым дыханием. С вывихнутой оголенной душой.
Либретто Александра Медведева упрекают в том, что еврейская тема здесь смикширована, она не главная. И нет ни одной, даже трансформированной, еврейской интонации. Будем справедливы: в то время в СССР опера с главными героями евреями была невозможна. Ее нельзя было даже представить себе. Да и умер композитор в 1996 году, за десять лет до первого представления на сцене. Поэтому обвинения немного смешны…
Немного наивен по факту эпизод, в котором греческая еврейка поет на идиш, ведь в Греции языком евреев был не идиш, а ладино… Но по настроению, по уровню трагизма этот момент грандиозен… Спектакль невероятного режиссера Дэвида Паунтни на нашей сцене точен и блестяще выстроен. Нет ни одного лишнего жеста, луча, звука.
Хороши все участники, все увлечены, все профессиональны. Эсэсовцы — всерьез грозные, без скидок. Колоритные. Живые, и от них холодок по спине. Как всегда, прекрасен Владимир Браун, от его тевтонского громового голоса все становится опаснее, ближе. Все взаправду.
Заключенные женщины — это много очень выразительных характеров. Старуха в исполнении Ларисы Тетуевой — очень театральная, мощная краска. Ее безумие отчаянно печально. Безумие среди безумия — высшая мудрость, трагедия, напоминание о скоротечности, хрупкости жизни. О ценности разума, об ужасе его утраты. Изящная и дружелюбная француженка Иветта (Моран Абулофф), чешка Власта (Даниэла Скорка), польки Кристина (Анат Чарны) и Бронка (Злата Хершберг), трагичная греческая еврейка Ханна (Шай Блох)… Каждая — непрожитая жизнь, каждая — сердечность и зыбкая надежда.
«Помните, не дайте забыть!» — отчаянно кричит одна из героинь, русская узница Катя, когда ее поглощает смертельный круг палачей. Катя — одна из самых больших удач спектакля. Алла Василевицкая (солистка Израильской оперы, россиянка по рождению) придает своей роли истинную достоверность, она живет в музыке, спетая а капелла песня врезается в память, заставляет сердце биться быстрее.
Американский дирижер Стивен Маркурио ведет оркестр за собой деликатно, уважительно, как-то особенно трепетно. Вдумчиво излагая и рисуя картины. Оркестр — один из главных героев, эпический рассказчик, создатель двух миров. Белого, гламурного, немного вымышленного, в котором какую-то роль играют деньги, статусы, наряды (Лиза нервно снимает и надевает туфли на тонком каблучке, будто с этим процессом связаны ее мысли и решения). И другого — черного, кромешного, лишенного любых признаков уюта, счастья.
Коллектив симфонического оркестра Ришон ле-Циона — особенный. Я снова признаюсь ему в любви. Этот оркестр умеет творить. Умеет ворожить. Играть слаженно. Вызывать слезы. Сопрягать свое звучание с главной задачей — создавать мир образов. Волновать. Особенно когда он в ударе, в настроении — этот оркестр.
Зал в Израильской опере был вдохновлен, расстроган, шокирован. Да и не могло быть иначе. Каждый в пространстве искусства может быть свободным в своем восприятии. Потому оно и существует, искусство. Разное. Многоцветное. Бах. Пуччини. Вайнберг. И будет существовать. А Освенцим — никогда и ни для кого.
P.S. А потом, 2 мая, в Израиле был День памяти жертв катастрофы. И над городами неслась, кричала сирена. Сирена нашей общей беды, беды всего человечества. Никогда не забудем павших, замученных, без вести пропавших. Мы — люди, почему же так часто побеждает звериное, дьявольское…
Фото Сергея Демьянчука
