Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!
По утрам хожу на речку, чтобы глянуть, как растет утиная семья.
Поначалу из зарослей появляется мама, и сразу за ней высыпают комочки, которые стараются быть поближе к родительнице, полагаясь на ее защиту.
День ото дня комочки подрастают, взрослеют, расплываются по окрестностям, и маме-утке приходится созывать их своим криком. Они пока слушаются ее и возвращаются.
Скоро они разлетятся в разные стороны, и уже каждый «комочек» сам будет определять свою судьбу и будущее.
— Литературный образ имеет право на существование, — Михаил Константинович Глубоковский улыбается. — Каждый из нас сам выбирает свою судьбу…
Когда-то студент-«комочек» улетел из Питера на Дальний Восток, там начал свою научную карьеру стажером. На этом пути достиг вершины — начал директорствовать в знаменитом «ВНИРО» — Всероссийском научно-исследовательском институте рыбного хозяйства и океанологии, защитил докторскую диссертацию, стал профессором МГУ. Да и вторая грань жизни — политическая — не менее блестяща: работал в Государственной Думе и Совете Федерации в те годы, когда становление их происходило бурно и непредсказуемо. А вот теперь вновь только наука и воспитание подрастающего поколения.
О Школе молодых ученых, что проходила в Звенигороде, Михаил Константинович высказался вполне определенно:
— Одна из самых больших проблем науки вообще, а рыбохозяйственной в частности, это воспроизводство кадров. Мы стараемся передать свой опыт молодым, рассказать им о тех проблемах, которые стоят перед отраслью. Да, организация и проведение таких научных Школ в нынешней ситуации непростое дело — требуются деньги, и не малые. Но Росрыболовство, другие ведомства и организации понимают, что Школы молодых надо проводить, чтобы не наступил кризис. И хорошо, что это пони мают как ученые, так и чиновники. Кстати, в нашей области науки сегодня работает порядка пяти с половиной тысячи человек…
— Много это или мало?
— В сельскохозяйственной науке, которая в десять раз превышает нашу, работает примерно полторы тысячи.
— Почему так происходит?
— Это специфика рыбной отрасли. В ней очень тесная связь между наукой и промыслом Дело в том, что необходимо оперативное управление промыслом, все нужно делать быстро и тем не менее очень ответственно, что невозможно без науки. Обычно в год мы проводим 100-110 заседаний ученого совета института. Ничего подобного у наших коллег, к примеру, физиков или математиков, нет и быть не может. На каждом заседании семь-восемь вопросов. Иногда, правда, два, но и пятнадцать тоже случается… И каждый из них требует ответственного решения.
— Это в основном прогнозирование добычи?
— Нет. Это именно регулирование рыболовства. Предположим, пошла путина. Обились с прогнозом. Рыбы больше, чем мы предполагали. Мы говорим: давайте обоснованное предложение, например, по реке Камчатка. Нам присылают данные, мы смотрим, насколько обоснованно их предложение. После этого выходит приказ Росрыболовства или Минсельхоза о том, что следует увеличить вылов нерки в реке Камчатка на две тысячи тонн. И в этом приказе идет ссылка на решение ученого совета института. Таким образом, наша наука актуальна, эффективна и обязательна в повседневной жизни.
— Знаю, что вы тесно связаны с Дальним Востоком. Как это случилось?
— Я родился в Смоленске. Папа у меня был военный. Учился в Ленинграде в университете. Мне захотелось научной свободы, хотя я имел возможность остаться в Ленинграде. Но я все-таки уехал во Владивосток, и 23 года был там. Занимался лососем.
— Почему именно им?
— Ими занимается большая группа ученых. В этой области конкуренция большая. Американцы, японцы, канадцы, корейцы и другие — все изучают лососей. На них можно понять многое, что происходит в море и океане. По идее — очень «странная» рыба. Мы знаем тихоокеанских лососей, а есть ведь другие лососевые. Гольцы, форели, таймени, ленок… Я и кандидатскую защищал по лососевым, и докторскую…
— Многое о них известно…
— … а еще больше неведомого!
— А наше место в мире по рыбному промыслу?
— Мы входим в четверку стран по потреблению на душу населения, а что касается науки, то скажу, что по некоторым направлениям мы первые, а в целом — входим в группу лидеров. Это связано с нашими традициями — ведь вокруг России много океанов и морей, рек и озер. Рыба всегда была важна для нас, руководство страны всегда уделяло особое внимание этой отрасли.
— Вам довелось побывать в разных районах России, где наиболее «злачные», с точки зрения рыболова, места?
— Если смотреть глазами профессионала, то, конечно же, Дальний Восток. Он дает более 70 процентов вылова. Если говорить о сложных, проблемных районах, то это Каспий и Амур. Большое достижение, что удалось остановить коммерческий вылов осетровых на Каспии. Шли долгие и сложные переговоры, но все-таки они завершились успешно.
— Это спасет осетра?
— Это дает шанс на спасение. Рыба пережила сотни миллионы лет, вся другая живность погибла, а она осталась как эхо далеких веков. И вдруг в наше время она исчезнет?! Этого ни в коем случае нельзя допустить. И наших партнеров на Каспии удалось убедить… А вот ситуация на Байкале иная. Популяция омуля сокращается. Те решения, которые приняты, к сожалению, недостаточны, и мы можем лишиться омуля.
— А для любителя куда лучше всего направиться?
— Любители бывают разные — карпятники, спиннингисты и так далее. Некоторые предпочитают зимнюю ловлю, а я ее не люблю — терпения сидеть над лункой не хватает… Я же предпочитаю спиннинг. А он хорош на Камчатке, в которую я влюблен с молодости, и на нашем Крайнем Севере. Там рыба очень сильная…
— Я считаю, что семга раз в десять сильнее щуки, бороться с ней — одно удовольствие!
— К сожалению, давно на такой рыбалке не был…
— А какой экземпляр был самым крупным?
— Нерка на Чукотке. Она весила 12 килограммов. Я люблю сам процесс рыбалки, за рекордами не гоняюсь. Да и, говоря честно, времени нет совсем. Вот уйду на пенсию, и займусь рыбалкой…
— Иллюзия — тогда работы станет еще больше!
— Пожалуй, лососи ведь не отпускают, о них невольно думаешь постоянно… Это особенности нашей профессии, их мы и стараемся передать молодым вот в такой Школе. Преемственность поколений, пожалуй, главное для науки. Особенно, если понимаешь, сколько еще непознанного!
— В том числе и по лососям?
— Конечно. Почему на Школе молодых ученых я решил сделать доклад по тихоокеанским лососям. По двум причинам. Во-первых, ими занимались много исследователей и на Дальнем Востоке и в Европейской части страны, а потому можно сделать какие-то вполне четкие выводы, то есть можно регулировать промысел в зависимости от ситуации. Причем не по наитию, а на основе надежных научных данных. Во-вторых, именно с тихоокеанскими лососями в последние годы мы наблюдаем достаточно драматические проблемы с промыслом. Я говорю в первую очередь про Сахалин, где уловы лосося резко пошли вниз. Что это означает? Если в позапрошлом году Сахалинская область не доловила около 100 тысяч тонн лососей, то ущерб для промышленности составил порядка 150 миллионов долларов. Цифры огромные, они сопоставимы с финансированием науки отрасли если не в целом, то хотя бы дальневосточной…
— Неужели «поведение» лососей так трудно контролировать?
— Исследования за ними ведутся давно — без малого сто лет, и у нас есть ряд интересных наблюдений всех видов тихоокеанских лососей. Отчетливо просматривается «пилообразный» характер добычи. Рыбаки подчас в этом винят браконьеров, а также рыборазводные заводы, мол, они разрушают природную среду. Предложение решительное: «браконьеров расстрелять, заводы уничтожить, а тех, кто их придумал, наказать!»
— Преувеличиваете?
— Я цитирую предложения некоторых сахалинских общественных организаций… Тем не менее, несмотря на снижение количества, вылов лососей все-таки на достаточно высоком уровне. Ниже 350 тысяч тонн в последние годы вылов для России не опускался. Кстати, в 1972 году было выловлено всего 34 тысячи тонн лосося. Россия сейчас ловит приблизительно треть лососей. В целом в северной части Тихого океана вылавливается примерно один миллион двести тысяч тонн. Это все виды лососевых — горбуша, кета, нерка, чавыча и другие. В Норвегии, которая благодаря «нефтяным деньгам» сильно продвинулась в технологиях выращивания лососей, производит ежегодно тоже миллион двести тонн рыбы. Это наглядный пример эффективности аквакультуры, ее потенциал. Впрочем, в этом есть и оборотная сторона. Для выращивания такого количества лососей нужно два с половиной миллиона тонн кормов. Отходы жизнедеятельности лососей попадают в Северное море, и Гольфстрим приносит их к нашим берегам. Норвежцы планируют за грядущие десять лет увеличить производство рыбы до пяти миллионов тонн. И это грозит серьезной экологической катастрофой для Баренцевого моря. И вторая проблема: а что будет с ценами на тихоокеанского лосося? Их нужно будет резко снижать, а, следовательно, рыбаки на Дальнем Востоке разорятся. Так что проекты норвежцев чрезвычайно опасны для нашего рыбного хозяйства.
— Может быть, проект этот слишком амбициозен?
— Норвежцы упорные, да и денег у них много. Они добьются своего.
— И что делать?
— Последний год мы занимались как раз урегулированием таких проблем. Это нужно решать на международном уровне.
— А колебания численности лососей можно как-то прогнозировать?
— Большинство исследователей связывают происходящее с глобальными изменениями климата. Количество лососей напрямую связано с понижением и повышением температуры. В 60-е годы мы наблюдали похолодание в тех регионах, где были популяции лососей, и именно в это время отмечена их депрессия. Что происходит сейчас? С 2012 года в уловах российских рыбаков доминирует горбуша. Практически вся нерка вылавливается на Камчатке в двух местах — реки Камчатка и Озерная. Кета же ловится везде, в том числе и в Амуре. Я говорю о прошлогодней лососевой путине. К сожалению, точного прогнозирования подхода лосося мы делать не можем, а потому в процессе путины мы делаем корректировки. В прошлом году по горбуше было 10, по кете -9. Обычно корректировки идут в сторону увеличения добычи.
— Значит, в прогнозах вы осторожны?
— Лучше совершать ошибки, которые потом приведут к увеличению добычи, чем обратные. Лососи нагуливаются в море, а на нерест заходят в реки. Из икры вырастает молодь, которая скатывается потом в океана. Там она плывет за многие сотни и тысячи километров, откармливается, а потом возвращается в свои родные реки. Кстати, в те, откуда они скатились, а не там, где вывелась икра. Казалось бы, все нам известно, везде изучаем поведение лососей и их жизнь, но все-таки точно прогнозировать не можем. Есть у этих рыб некая «тайна», раскрыть которую нам еще предстоит.
— А как влияет повышение температуры?
— Аналогично тому, как это случилось при ее понижении. В Японии, кстати, резко упало производство кеты. В пять раз! Я имею в виду аквакультуру. Мы связываем это с ростом температуры. То же самое происходит и на Сахалине, и в других районах. У Владивостока появились некоторые виды акул из теплых районов океана, и это свидетельствует о том, что в Мировом океане идут сложные процессы, которые оказывают прямое влияние на привычную хозяйственную деятельность.
— Что же делать?
— Наш местный промысел — неводами, сетями и так далее — максимальным был в 2015 году 550 тысяч тонн. Чтобы не скатиться к добыче 1972 года (он был в десять раз меньше!), надо принять непопулярные меры. Выход единственный: резко надо ослабить промысловую ловлю в южных регионах, да и, пожалуй, в северных тоже. Насколько долго будет продолжаться глобальное потепление, сказать сегодня нельзя, а потому нужно приспосабливаться к новым условиям. Следует всегда помнить, что приоритетом для нас и нашей науки является сохранение природных ресурсов для будущих поколений.
Читайте все материалы из серии «Чаепития в Академии»
Черышев: «Россия может победить любую команду»
